"Беловолосый консул" - знаменитый и неизвестный

Есть гении, которые живут, творят и умирают в безвестности, часто – в нищете. И только после их смерти потомки начинают осознавать, «какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало», собирать их творения и факты биографии, зачастую допридумывая, «дорисовывая» существующие в ней «белые пятна» или безжалостно перевирая их в угоду своему видению. Если бессмертие душ все же существует, представляю, как потешаются над своими биографиями в интерпретации потомков те, кого они считают своими кумирами.

А есть те, кому происхождением и социальным статусом было предписано прожить тихую незаметную жизнь и раствориться, как и большинству посланных в этот мир, в памяти своих потомков где-то на четвертом-пятом поколении. Но Всевышний наделил их светлым умом и многочисленными талантами, вдобавок – недюжинным трудолюбием. И онивсю жизнь тихо и неприметно со свойственной им добросовестностью трудились над тем, что было поручено и доверено. А через десятилетия приходит понимание, что без этих не особо приметных некогда трудов сегодняшний мир был бы совсем иным.

На подобные размышления меня натолкнуло не то чтобы исследование – на это не хватает ни времени, ни терпения, – а тривиальное знакомство с биографией Иосифа Гошкевича. Да-да, того самого, о котором в энциклопедии – скороговоркой: русский дипломат, востоковед, первый дипломатический представитель Российского государства в Японии. Того самого, чей 200-летний юбилей отмечался в этом году, чей бронзовый бюст работы Валерия Янушкевича стоит под окнами редакции «Островецкой правды», где я работаю уже почти четверть века. И который по стечению обстоятельств является двойным моим земляком: по последним сведениям, Иосиф Антонович Гошкевич родился в селе Стреличево – а это совсем недалеко от моей родной деревни, в том же Хойникском районе, где родилась и прожила первые 27 лет своей жизни и я. А последней его «тихой гаванью» стала Островетчина: тут он провел последние годы жизни и, судя по всему, похоронен, хоть могилу Иосифа Антоновича так и не нашли. Для меня этот край тоже – вторая родина. Слишком много параллелей и совпадений – просто грех не попытаться узнать о нем чуть больше, чем написано в энциклопедии: попробовать понять, каким человеком был мой знаменитый земляк, какую жизнь прожил, что любил и что ценил, был ли счастлив, оставив огромное и разностороннее духовное наследие потомкам?

Думаю, в двадцатых годах 19-го столетия даже самая смелая пророчица не рискнула бы предсказать пытливому мальчишке из глубинки белорусского Полесья его будущее. А если бы и осмелилась, тоникто бы все равно не поверил, что сын простого деревенского священника за свою жизнь повидает десятки заморских стран; будет с иноверцами и «басурманами» разговаривать «по-ихнему»; напишет десятки книг, по которым будут учиться сотни людей; станет одним из тех, кто, как и Петр І, «прорубит» для России «окно» – только не на запад, а на Восток, в самую, пожалуй, закрытую в то время стану – Японию; что будет он обласкан державными почестями: станет кавалером орденов Станислава ІІІ степени, Анны ІІ степени с короной и прочих наград, в отставку выйдет в чине коллежского советника, а к концу жизни за заслуги перед Отечеством будет утвержден в потомственном дворянстве.

А после смерти его именем назовут залив в Японском море, улицы в городах, неизвестные доселе и открытые им виды насекомых, ему будут устанавливать памятники и писать о нем книги. А главное – его имя станет символом развития добрососедских отношений между Россией и Японией, и в Стране восходящего солнца его будут знать и любить – что уж тут, что есть, то есть – даже больше, чем на родине…

Самое светлое будущее, которое отец-священник мог посулить сыновьям, – духовная стезя, по которой издавна шла мужская ветвь рода Гошкевичей: есть версия, что преподобный Иоанн Кормянский, причисленный к лику святых Белорусской православной церковью – тоже из этого рода. Хоть, наверное, родитель все же втайне надеялся, что острый ум и способность к наукам позволят детям пойти дальше в церковной иерархии, чем продвинулся он сам. Старший из его сыновей, Иван, действительно сделал священническую карьеру: стал старшим протоиреем Киевско-Подольской Константиновской церкви.

А вот Иосиф после окончания Минской духовной семинарии поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию. Представляете – паренек из глухой белорусской деревушки рискнул податься в столицу, вознамерился хаживать по тем самым улицам, по которым нога государя императора ступала! Не могу знать, что, кроме гордости за сына, чувствовали родители Иосифа Антоновича, отправляя сына в дальнюю дорогу, но моя мама-крестьянка в таких случаях говорила: «Дай бог нашему теляти волка поймати».

Сын поймал не просто «волка», а, можно сказать, невиданного в родных местах «тигра»: кроме успехов в богословских науках, Иосиф проявил недюжинные способности в изучении языков. В одном из его документов об образовании, в частности, отмечено, что «в присутствии всех чиновников академии и знатнейших особ знания Гошкевича греческого языка были оценены как очень хорошие; немецкого, английского и французского языков – очень хорошие; сочинения на русском и латинском языках – как очень хорошие, еврейского языка – с выдающимися успехами.»

По-видимому, кто-то из «знатнейших особ» рассмотрел в скромном юноше потенциал, не самый обязательный для священнослужителя, но весьма полезный для международных связей страны – и порекомендовал его в качестве священника для Российской духовной миссии, которая направлялась в Китай.

В Китае Иосиф Гошкевич пробыл десять лет. История умалчивает о том, как он выполнял свои священнические обязанности – надо полагать, что хорошо, потому что, как мне кажется, мой земляк, как и подавляющее большинство белорусов, не умел делать что-то плохо, спустя рукава. Но в документах того времени сохранились сведения об иных трудах Гошкевича: со свойственной ему природной любознательностью, «отягощенной» таким замечательным качеством, как стремление разобраться в любом явлении с научной точки зрения, он собрал и передал в Зоологический музей Академии наук коллекцию редких бабочек, изучил технологию приготовления китайских румян и белил, а также туши, о чем позднее рассказал в своих статьях, занимался астрономическими и метеорологическими наблюдениями, отчеты о которых пересылал в Главную физическую обсерваторию в Пулково. И, конечно же, изучал языки: к уже перечисленным прибавились китайский, корейский, маньчжурский, монгольский, зачатки японского.

Стоит ли удивляться, что после возвращения Гошкевича из Китая и публикации им ряда интереснейших для научного мира статей все как-то забыли, что по образованию он – священник. Священников в России много, а вот таких знатоков восточных языков, как Гошкевич, – единицы. И Иосифа Антоновича приглашают на службу в Министерство иностранных дел чиновником по особым поручениям в Азиатский департамент.

А через два года – новое назначение, как впоследствии оказалось, судьбоносное: Иосифу Антоновичу предстояло отбыть драгоманом – переводчиком в составе экспедиции Е.В. Путятина на фрегате «Паллада» в Японию. Цель экспедиции чрезвычайно трудна: заключение договора с чрезвычайно закрытой в то время Японией о дружбе и торговле и урегулировании территориальных вопросов.

Жизнь Иосифа Гошкевича того периода полна испытаний и приключений. И чуть ли не каждая страница в его биографии идет с определением «первый» или «в числе первых».

По пути в Японию российская делегация пришвартовалась у берегов Южной Африки – и Гошкевич был в числе первых россиян, которые исследовали «черный континент» не только у самых берегов, а смогли пройти вглубь – и снова Иосиф Антонович собирал геологическую, ботаническую, зоологическую коллекции. Он был одним из первых, кто научился пользоваться «чудом техники» – фотографическим аппаратом – и использовал его в своих научных исследованиях.

Экспедиция Путятина была первой российской делегацией, которая начала долгие и трудные переговоры с Японией – шли они с помощью драгомана и советника Иосифа Гошкевича.

В 1855 году был подписан первый договор между Россией и Японией, так называемый Симодский трактат – именно он положил начало межгосударственным отношениям.

Через три года после отплытия из Кронштадта к Японии российская экспедиция двинулась в обратный путь. Но бриг «Грета» с экипажем, в составе которого был и Иосиф Гошкевич, захватили в плен англичане, с которыми в те годы Россия находилась в состоянии войны.

Почти год плена в английской колонии в Гонконге был использован Иосифом Гошкевичем для работы по созданию первого японско-русского словаря. В этом необычайно трудном и не менее интересном деле Иосифу Антоновичу помогал его новый друг, которого он взял под свою опеку, недавний японский бонза Татибана-но Косай. Он сбежал от своих соотечественников к русским морякам – и те, назвав гостя Владимиром Прибыловым, рискуя, прятали его, спасая от неминуемой гибели. Затем было долгое и мучительное возвращение на родину. В Санкт-Петербурге Гошкевич и его новый японский друг поселились вместе на одной квартире: во-первых, дешевле, во-вторых, можно больше времени проводить за работой над словарем. Титибана-но Косай, он же Владимир Прибылов, принял православное крещение под именем Владимир Иосифович Яматов – нужно ли говорить, что его крестным отцом стал Иосиф Гошкевич? – и был принят на работу в тот же Азиатский департамент Министерства иностранных дел. Наконец работа окончена, и получено высочайшее соизволение на издание, пожалуй, главного труда Иосифа Гошкевича. Да не так-то просто было его напечатать: где взять японские шрифты для начертания иероглифов? Но наконец-то все преграды преодолены, и в 1857 году первый «Японо-русский словарь», составленный Иосифом Гошкевичем и Титибанано Косай, увидел свет. Издание было отмечено престижной Демидовской премией, вся просвещенная общественность не только России, но и Европы была шокирована объемом и качеством проделанной работы. Восторг, благодарность, признание!

И – новое высочайшее назначение. Российско-японские отношения, начало которым было положено подписанием Симодского трактата, нужно продолжать и развивать. А кому доверить это, если не человеку, который стоял у истоков их зарождения, кто лучше всех в России знает японский язык, кто смог не просто подружиться, а стать близким коренному японцу – значит, сможет достучаться до ума и сердца и его соотечественников. Первым консулом Российской империи в Японии назначен Иосиф Гошкевич. И в ноябре того же 1857 года он вместе с семьей – к тому времени Иосиф Антонович женился на землячке, белоруске Елизавете Степановне, урожденной Захаревич, которая от первого брака с майором Бахштейном имела сына Владимира, – а также с многочисленной свитой: священником, врачом, военно-морским агентом и прочими – через всю Россию двинулись в путь, к далекой Японии, на остров Хокодатэ, где Гошкевичу предстояло создать первое, как сказали бы сегодня, дипломатическое представительство России в Стране восходящего солнца. Путь этот растянулся на целый год. А затем началась кропотливая повседневная работа. Японцы встретили российского консула доброжелательно, на первых порах даже поселили новоприбывших в буддийском монастыре.

Но нужно было обустраивать быт – началось строительство здания консульства, жилых помещений для сотрудников. Затем появились церковь, школа, больница. Для японских детей создали русскую азбуку. Группу наиболее способных молодых людей отправили для обучения в Санкт-Петербург – им предстояло стать «полпредами» межгосударственных отношений. Коренных жителей знакомили с секретами морского дела, медицине, фотографии – это сегодня японцы «впереди планеты всей» в современных технологиях, а в конце 19-го века они учились у русских. Жители Хоккайдо благосклонно относились к «беловолосому консулу», который уважительно и с пониманием воспринимал их обычаи и традиции, старался помочь, сглаживал возникающие, иногда и по вине слишком горячих соотечественников, конфликтные ситуации. И российский консул был единственным иностранцем, которому позволили пропутешествовать в столицу страны Эдо не традиционным морским путем, а по суше, через внутренние провинции, причем путешествие это было обставлено высочайшими почестями. Что может быть лучше для изучения обычаев и нравов аборигенов? Гошкевич, конечно же, не преминул воспользоваться этим путешествием для своих исследований, которых он, кстати сказать, не оставлял никогда.

И безмерно жаль, что во время пожара в здании консульства погибла практически вся его бесценная японская коллекция. Хотя это была не единственная и не главная потеря, которую пришлось пережить в Японии Иосифу Антоновичу: в Хоккайдо, в чужой земле, навсегда упокоилась его жена Елизавета Степановна. Ее смерть заставила несгибаемого консула, выдержавшего сотни испытаний, остро почувствовать свое одиночество – и он стал просить о возвращении на родину.

…Читаешь скупые строки биографии – и диву даешься: сколько пришлось пережить и испытать за свою жизнь Иосифу Гошкевичу. Все вместилось в эти такие короткие 60 лет: радость познания и признания – и зависть торжествующей серости; удовлетворение от поддержки нуждающихся – и их черная неблагодарность в ответ; юношеский трепет от, казалось бы, взаимной любви – и боль предательства; надежду на тихое семейное счастье со второй женой на склоне лет, радость от первого лепета долгожданного сына; удовлетворение от плодотворной работы в уютном белорусском имении Мали над книгой «О корнях японского языка» – и горечь от осознания, что время бежит так неумолимо быстро. Сколько он успел совершить, достичь, постичь, выстрадать! А сколько еще не успел… И как же непростительно мало мы знаем об этом, без преувеличения, великом, хоть и очень скромном человеке.