Тринадцать километров. Рассказ Людмилы Марковской
16:49 / 11.01.2023
Моей матери, Валентине Алексеевне Марковской, посвящается
Валентина Алексеевна выглянула в окно кабинета и покачала головой: за теплицей курил рослый семиклассник Михеев. Учиться Витя не хотел, учителя еле натягивали ему дежурные «тройки», но в жизни мальчишка был расторопным и смышлёным.
Однако сейчаc директрису занимали другие мысли. Закончилась короткая вторая четверть, начались зимние каникулы. На пятое января она заказала 30 билетов в цирк. Для сельских ребятишек поездка в город – событие. До столицы – 160 километров. Не так и много, но, когда везёшь детей, всегда волнуешься. Валентина Алексеевна сходила к шефам на кирпичный завод, там выделили автобус. Правда, водитель ей не понравился, но директор сказал, что другого нет и не будет. Ну что же, выбирать не приходится.
С погодой не повезло: в субботу с самого утра порывистый колючий ветер гонял крупные хлопья снега. Вместе с пионервожатой Алёной проверили, тепло ли одеты дети, – и в путь. Выехали рано, поэтому успели в музей, пообедали в кафе, а в 3 часа началось цирковое представление. Поглядывая краем глаза на акробатов, Валентина Алексеевна больше посматривала на своих детей. Лица их светились счастьем. Когда на арене появлялись клоуны, оглушительный хохот простодушного Михеева взлетал под самый купол.
Обратно выехали уже в сумерках. В автобусе было тепло и весело, Михеев изображал укротителя, корчил зверские рожи. Но через час усталость взяла своё, все затихли, задремали. Валентина Алексеевна не спала, озабоченно посматривала в окно.
Когда до их деревни оставалось километров 50, мотор внезапно взревел, чихнул и заглох.
Водитель сплюнул:
– Во цирк! Сломались!
Постепенно автобус остывал, все задвигались, зашушукались, стали застёгиваться.
– Адам! Нужно что-то делать, иначе дети замёрзнут! – бросилась директор к водителю.
– А я при чём? Это ваши дети.
– Ну знаете! А автобус, между прочим, ваш. И я не умею его чинить! И не ухмыляйтесь, не та ситуация.
– А чё мне – плакать? Оплата у меня почасовая. Часики тикают, денежки капают. Кожух и валенки тёплые, рукавицы меховые. Хоть всю ночь могу сидеть. Да и генератор ремонту не подлежит.
– Адам! Вам нужно пойти за помощью. Двадцать градусов мороза! Пожалуйста, я вас очень прошу. Мы не можем рисковать здоровьем детей.
– Га-га-га! До ближайшего посёлка 13 километров. Метель разгулялась. Я что, похож на идиота?
– На этот счёт я оставлю своё мнение при себе. Дети! Встали! Давайте попрыгаем! Раз, два, три! Раз, два, три! Адам, время идёт. Через час мороз усилится, собирайтесь, вы ведь мужчина, в конце концов!
– Сказал: не пойду.
– Вы, конечно, продвинутый человек, я слышала, что долго сидели, о многом передумали… Вот и подумайте…
– Не трави баланду. Я только год быком отпахал, а потом меня оправдали вчистую!
Валентина Алексеевна задумалась – но только на минуту.
– Ну, раз так, тогда за помощью отправлюсь я! – решительно сказала она. – А вы пойдёте в ближайший лес, нарубите дров, разведёте костёр возле автобуса и будете греть детей. Вы будете следить, чтобы никто из них не обморозился, станете бегать с ними, будете рассказывать им сказки, чёрт побери! И если хоть с одним ребёнком что-то случится, я железно обещаю вам второй срок! Как там у вас говорится? Зуб даю!
– Дети, – обратилась директор к притихшим школьникам. – Слушайте мой приказ! Всем слушать Адама Антоновича! Спать нельзя. Каждый присматривает за своим соседом. Михеев! Витя! Ты остаёшься за старшего. Я вернусь на другом автобусе часа через 3.
–Алексеевна! Ты что? Совсем сдурела? Куда ты в таком прикиде собралась? Наклонись, я тебе что-то скажу. Ты не думай, я не бездарный фраер. Да я сразу пошёл бы, но я только после операции, грыжу удалили, сетку подшили, стеснялся сказать. Не дойду…
– Тем более не обсуждается. Кожух не возьму – это детям. Всё, я пошла.
Она быстро зашагала по дороге, прикидывая, когда доберётся до Ворнян.
…Между тем сумеречные дали с еле различимой полосой смутно синеющего леса сначала заквасились жидким грязным клейстером, как будто занавесились захватанной серой кисеёй, а затем потонули в мутном, медленно зыблющемся желе. В голове вертелись планы спасения. Легче было цепляться за мысли старые и проверенные, чем изобретать новые. Она так и делала, берегла силы и с надеждой глядела вперёд, надеясь увидеть хоть какой-нибудь признак жизни: огонёк, лошадь, избу… Но ничего не могла различить, кроме мутного круженья снежных вихрей. В будний день хоть какая-нибудь машина проехала бы. А так остаётся надеяться только на себя. Позёмка вихрилась и кружила по дороге, выписывая замысловатые кренделя. Экономя входящий в лёгкие колючий воздух, стала, подлаживаясь под ритм ходьбы, вспоминать стихи:
***
Метели летели, метели мели,
Метели свистели до самой земли…
***
Мело, мело по всей земле
во все пределы…
***
Гуляет ветер, порхает снег,
Идут двенадцать человек…
***
Мёртвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная…
Тьфу, тьфу, тьфу!
Совсем стемнело. Не было видно ни туч, ни звёзд. Путь в кромешной темноте казался нескончаемым. Вокруг не было других ориентиров, кроме сугробов по обеим сторонам дороги высотой в половину человеческого роста.
Через какое-то время Валентина Алексеевна притомилась. Её знобило. Снег косо мчался с однообразной тёмной небесной свободы и устраивал дикую пляску. В поднимающемся водовороте ветер не давал идти, горстями швырял в лицо колючие льдинки так, что захватывало дыхание. В снежной круговерти слышались только шипящий свист и подвывание, напоминающее волчье.
…Старая волчица тяжело бежала по полю вдоль дороги. Час назад она удачно поохотилась, тяжёлый живот с набухшими сосками волочился по снегу. Проследила взглядом за тёмной фигурой, бредущей по дороге, вспомнила своих волчат, заторопилась к логову…
Начался буран. На земле и в небе выло и ревело. Холодный стальной ветер дул всё неистовее, обжигая лицо и дыхание. Рук и ног она уже давно не чувствовала, модные ботики почти не грели. Ресницы и волосы заиндевели. От усталости она перестала обращать внимание на холод. Силы оставляли. Поскользнувшись на ледяной колее, спрятанной под снегом, упала. Вот оно, блаженное состояние покоя… Лень шевелиться, лень думать… Она проваливалась в тёмную нирвану.
Снились подвалы инквизиции. Испанский сапожок, изощрённый инструмент пытки, тисками сжимал левую ногу. В подземелье горел огонь. Нестерпимый холод отступил. Согреться – и спать, спать…
…В горнице тихо, только мерно тикают ходики. Во дворе надрывается рыжий петух Генерал. Пора вставать. Сегодня нужно сеять озимую рожь. Стукнула в сенях дверь, послышались лёгкие шаги, звяканье подойника. Мать вошла в избу с молоком. Завязала в тряпицу обед на поле: картошка в мундире, соль, лук, огурцы с огорода, нарезанная черняшка. Хлеб пекут сами – большие ржаные ковриги килограмма на 3 лежат под полотенцем с петухами. Батя любил такой хлеб.
Память об отце тисками сжала сердце, перенесла в далёкий июльский день, когда он уходил на фронт. Сильный и крепкий, тятя сидит на коне, Сонька с Иркой цепляются за его сапоги, плачут, Мишка ревёт белугой на руках у матери.
– Ну вот что, девчата, отставить ето мокрое дело. Скоро побьём немца, и вернусь. А пока что вы мамке помощницы. Валя, ты старшая. Остаёшься за меня.
А в 1944-м пришёл серый конверт: Филиппов Алексей Дмитриевич в июле 1943 пал смертью храбрых на Курской дуге. И всё. Теперь уж не успокоишь сама себя: вот вернётся отец, будет полегче. Не вернётся…
…Валя косит, жнёт наравне со взрослыми, и борону-волокушу таскает, и тяжеленный плуг. Если уж совсем невмоготу, не плачет, только крепче стискает в кулачки натруженные руки…
…Лютый мороз сковал лицо. Снег пышно и жёстко, как серебряная парча нарядного гроба, по-хозяйски ложился на пуховый платок, на всё её скрючившееся тело.
…Раздаётся голос матери: «Ну, Валя, впрягайся. Знаю, что тяжко. Но тебе уже 15».
Валя тянет соху. Сошники крошат почву, ноет поясница. Увязая в холодной земле, упираясь изо всех сил, она идёт вперёд...
Но что это? Где-то плачут дети! Соня, Ира, Мишенька, белобрысая Галя, кудрявая Оля, Люда с тоненькими косичками, вихрастый Михеев, рыжая веснушчатая Люся, голубоглазый красавчик Коля, нежная тихоня Лена, серьёзный Петя в очках… Что случилось? Почему они плачут? Я старшая, я должна им помочь!
Неимоверным усилием воли разлепив смёрзшиеся ресницы, открыла глаза. Дорога лежала перед ней, белая и стерильная, как марля. Господи, куда идти? Кажется, в эту сторону. С трудом поднялась, сжала одеревеневшие руки в кулаки и тяжело зашагала, увязая в снегу, еле волоча непослушные ноги. В голове стучало: «Я – старшая… Нужно дойти! Доползти! Спасти детей!»
Вдруг ветер сменил направление и, продувая насквозь тонкое пальто, стал подталкивать её вперёд. Из противника он неожиданно превратился в союзника. Внезапно что-то серое возникло из белой мглы. Подойдя ближе, поняла: это кирпичная стена, источающая ледяной холод. Опираясь на неё, дотащилась до двери и в тусклом свете лампочки прочитала: «Ворнянская музыкальная школа».
Посёлок спал, светил только фонарь у магазина. Она долго стучала в окно директора местной школы-интерната и, когда он распахнул дверь, упала ему на руки и захрипела:
– Скорей! Там дети! Срочно нужен трактор, тёплый автобус, горячий чай, одеяла, валенки, врач!
– Э, милая моя, врача тебе самой нужно, ты, видать, щёки отморозила. Сколько ж ты прошла, девонька? Маша, тащи спирт скорее!
…Всё закончилось благополучно. Помощь прибыла. Детей перевели в нагретый автобус, напоили горячим. Они, перебивая друг друга, рассказывали, как Адам Антонович развёл костёр до самого неба, как все по очереди грели ноги, запихивая их в его громадные меховые рукавицы, как шофёр научил их петь «Мурку», а когда он надолго ушёл в лес за очередной охапкой сучьев, огонь чуть не погас, но Михеев догадался проколоть запасное колесо и поджечь его…
Валентина Алексеевна, смеялась и плакала, обнимая своих родненьких перебинтованными руками.
Рисунок Светланы ФЁДОРОВОЙ.
