Рассказывает Екатерина Сергеевна, 70 лет, диагноз «рак» услышала в 56 лет.
09:52 / 13.12.2017
– Теперь я точно знаю: все раковые заболевания – от нервов. И у меня, я считаю, первотолчком стал стресс.
Сын закончил университет, его распределили учителем в школу, хотя у него были другие мечты. Но он нормально это воспринял, с детьми занимался, кружки какие-то вел…
А потом связался с оппозицией. Ну не знаю, что с ним стало! Был хороший мальчик, слушался родителей, не пил, не курил – и вдруг как подменили его! В один момент он стал не нашим сыном – никого не слушал, только своего «учителя». Словно опоили его чем-то или как-то психологически обработали – я слышала, что у них в арсенале есть такие методы.
Недолго он в этой оппозиции пробыл, до первых выборов – но работу потерял. И больше не мог нигде устроиться, не только по специальности – вообще! Даже в свой родной университет лаборантом! Тогда Сережа уехал за границу, гостербайтером, тяжело работал на укладке бетона – это с его-то здоровьем! Он в детстве сильно переболел, у него кости разрушались – тогда еле я нашла профессора в Вильнюсе, который поставил правильный диагноз. А потом он два года лежал на вытяжке и еще год ходил на костылях. Его даже в армию не взяли – а тут такая работа! Да еще за границей... И позвонить он нам не мог. Мы вообще не знали, где он, что с ним. Что я тогда пережила – вам не передать! Сколько раз по стеночке сползала: как услышу, что где-то с кем-то что-то случилось – думаю: все, это мой сынок…
Объявился наконец-то, приехал на Рождество!
Но я к тому времени уже обнаружила у себя в правой груди большое уплотнение. Случилось это 2003 году. Мне еще летом стала болеть грудь – словно ее изнутри кто-то когтями рвал. Я – в больницу, там отправляют от гинеколога к онкологу, и наоборот. Ничего не находили. А потом болеть перестало – ну я и успокоилась. А в конце ноября мылась в бане – и обнаружила у себя этот гуз. Снова пошла к онкологу. На сей раз он сказал, что надо ехать в Гродно.
А тут Рождество приближается, сынок объявился – живой, здоровый. Доченька приехала – она у меня далеко живет. Такая радость у меня, такое счастье – все мои деточки при мне! И куда-то надо ехать, болезнь себе искать!
Ну ладно, зарезали мы перед праздником кабанчика. Я все в порядок привела. Рождество отметили. Ну, думаю, надо съездить в это Гродно – для самоуспокоения. Вон у моей знакомой тоже гуз вырос, она так переживала, а ей в области другое сказали: все нормально, опухоль доброкачественная. Так и у меня будет!
Меня сын повез на проверку – я ж в Гродно ничего не знаю, а он там учился. Как сейчас помню: 29 декабря, все к празднику готовятся… Я не боялась нисколечко, думала, это так, на минуточку. Новый год с родными встречать буду. Завершу все дела – и со спокойной душой сяду за праздничный стол.
Доктор прямо к кабинете взял пункцию. Я все шутила с ним – я ж веселая по натуре, заводная. Сказал часок погулять – пошли мы с сыном, перекусили, кофе выпили. Возвращаемся, захожу в кабинет, а врач мне с порога:
– К сожалению, ничем вас обрадовать не могу…
– Что это значит? – наверное, впервые за все это время я испугалась.
– Это значит, что у вас рак молочной железы.
Я в слезы!
– Доктор, вы же обычно такие диагнозы не говорите больным! А мне почему сказали?
А он плечами пожимает:
– Милая моя, Новый год на носу! Скажу я вам, что все нормально, – вы поедете домой праздновать, после праздника тоже еще когда надумаете приехать. А в вашем случае промедление смерти подобно! Так что оставайтесь. Сейчас народу меньше, а в январе под каждым кабинетом человек по пятьдесят будет сидеть. А вам же нужно все анализы сдать, все обследования пройти.
Врать не буду: паника меня охватила, страх. Ну как же – рак! А у меня ж деточки еще не в паре… Да и сама пожить еще хочу, песни попеть – уж очень я петь люблю. В больнице мне все петь хотелось песню Кадышевой «Ох судьба моя, судьба…» А как петь будешь – люди ж кругом, у каждого – своя беда. Я пойду в туалет, закроюсь – и пою…
Сыну правду не говорила. Сказала, что мне нужно этот гуз удалять, а он в очень неудобном месте, поэтому нужно ложиться в больницу, возможно, всю грудь отрежут. Он в Гродно остался и каждый день ко мне в больницу бегал. Домой позвонил – дочка приехала…
Когда санитарка вела меня в отделение, меня всю трясло. Плакала. Она успокаивала:
– Женщинка, милая, не расстраивайтесь – не вы одна такая. Смотрите, сколько людей под кабинетами. И каждый сюда со своей бедой пришел…
Я сразу обратила внимание, еще когда зашла в это онкологическое отделение: какие-то не такие тут люди: унылые все, на мир глядят потухшими глазами, как будто уже с того света. Решила, что я такой не буду!
В восьмиместной палате к тому времени осталось четверо. А праздники мы с одной бабулей вдвоем встречали. Ей 74 года было, Татьяна Петровна. Такая оптимистка! Ее к тому времени уже прооперировали. Если бы не она – не знаю, чтобы было бы со мной. А она всегда умела рассмешить, поддержать. Я сижу, опустив голову, плачу тихонько – а она что-нибудь как выдаст – и я смеюсь до упаду!
Операцию несколько раз откладывали – у меня от этих нервов сахар поднялся, чего никогда в жизни не было, давление к тому же – пока все привели в норму…
Оперировали меня накануне православного Рождества, 6 января 2004 года – отпостила в этот день за все годы, что пост не соблюдала.
Сын стоял под операционной, а меня вывезли на каталке – и бегом в реанимацию. Он перепугался: думал, уже все. А я крови много потеряла, и врачи спешили, чтобы начать переливание.
Ой, в реанимации трудно было! Сутки пить не давали. А у меня такая жажда, даже губы потрескались. Я еще в послеоперационном шоке, кричу на всех, ругаюсь:
– Пить дайте, сволочи, изверги! Что вы надо мной издеваетесь?!
Даже матом их крыла! Потом так стыдно было за свое поведение…
И вдруг так хорошо мне стало… Лежу, вокруг меня полукругом стоят какие-то люди в белом, а в ногах – умершая за год до этого моя старшая сестра, вся в черном. Я думаю: наверное, я уже умерла, раз Муза тут…
И тут меня по щекам треплют, что-то мне колют: я прихожу в себя: вокруг врачи, медсестры. А врач говорит:
–Ты уж лучше ругайся и матерись, но не исчезай! Не пугай нас так, милая моя!
А я сразу:
– А чего вы мне пить не даете! Я пить хочу!
Они рассмеялись: раз ругается – значит, будет жить!
Уже назавтра утром я сбежала из реанимации в свою палату: помылась хорошенько, зубы почистила, в туалет нормально сходила… И, держась за стеночку, возвращаюсь обратно в реанимацию. А там уже переполох:
– Больная №1, куда вы пропали?
– На свободу вырвалась!
– Небось, и в туалет уже сходили? Как мы теперь узнаем, как ваши почки работают?
– Пишите: полведра!
– Нет, ну вы посмотрите на нее: она еще шутит!
Потом еще восемь дней ждали визита к радиологу: он назначал послеоперационное лечение: кому – облучение, кому – химиотерапию, кому – и то, и другое.
Наконец-то позвали меня к радиологу – а я не иду, все какие-то причины придумываю. Страшно боялась: мне казалось, что вот назначат облучение, и это на самом деле – приговор. Медсестра пришла, взяла, как ребенка за руку, и повела к врачу. Тогда у меня и появился тремор – и до сих пор не проходит.
А радиолог меня успокаивает:
– Ну что ж вы так трясетесь, голубушка?! Все у вас хорошо, метастаз нет, все сделали вовремя. Придется, конечно, пять лет принимать таблетки, но это не самое страшное.
После этого я воспряла духом! Хотя таблетки эти, скажу вам, тоже не безобидные, с ними я кучу проблем со здоровьем нажила – но ведь не таких, какие могли бы быть…
Когда выписывали, дали бесплатно протез – и бюстгальтер к нему. Бюстгальтер, правда, оказался маловат, да еще бинты были – но я все равно надела: домой же ехала, мне казалось, что все на меня будут смотреть, что у меня одна грудь есть, а вместо другой – яма…
Дома никто не знал, что со мной, только близкие. И еще одной подруге я позвонила из Гродно, рассказала. И вот вернулась я – и так захотелось козьего молочка! Мы коз держали, что я утречком пошла в сарай, подоила козочку – и возвращаюсь в дом. А по улице мужики идут с работы той моей подруги – и так на меня смотрят, будто я из гроба встала! Я тогда поняла, что подруга уже всем рассказала – ох и обиделась на нее!
Я тогда вообще все брала к сердцу, обижалась на каждое слово. С мужем как-то заспорили, он мне выдал: «Да ты себя в зеркало видела? Ты же калека!»
Ох, как я тогда плакала, как обижалась на него! Мы ж так любили друг друга… А после этой моей операции стали жить в разных комнатах.
А потом простила: все бывает, не каждый человек может видеть чужое уродство… Теперь, когда он умер, то и подавно: кажется, и не было ничего плохого между нами…
Он моментально, в три дня ушел: инфаркт. Мне так его не хватает… Пусть бы ругался, пусть бы бил – но был!
Хорошо, что сын рядом: каждые выходные из Минска приезжает…
Первое время для меня самым трудным была невозможность нормально помыться. Летом еще как-нибудь – а зимой? Я раньше была заядлой банщицей – а теперь не могла пересилить себя, чтобы пойти в баню: мне казалось, что все будут смотреть, обсуждать мою болезнь, шушукаться за спиной: и так приспосабливалась, и этак… Пока соседка не отругала: ну что ты, говорит, боишься? Прикройся пеленкой, если уж так стесняешься…
Первое время я и в самом деле прикрывалась, потом перестала: что там скрывать? А теперь нас уже несколько таких в бане появилось, колежанок. У нас свое колечко образовалось: приходим в одно время, вместе моемся, разговариваем, шутим. И никому ни до кого нет дела! Некоторые не стесняются, даже без протеза ходят, говорят – зачем? Но я не могу…
После операции прошло почти 14 лет. Первые 5 лет ездила на проверку по два раза в год. Через полтора года очень сильно заболело колено, стала хромать. Приехала в Гродно к своему врачу, говорю:
– Доктор, у меня так колено болит – может, уже и там усатый сидит?
А он смеется:
– Нет, пока такого не было…
А теперь никуда не езжу. Тут, на месте, раз в год прохожу обследование.
Про онкологию свою я уже забыла. Меня теперь другое мучит – зоб, сердце, ноги. А это прошло, как страшный сон…