Рыбацкие зарисовки. Осень. Малоречье

14:10 / 06.12.2017
Чего ожидать от сегодняшнего утра? Захарыч медленно вдохнул сырой утренний воздух. Пасмурно, не по-сентябрьски неприятно прохладно – такой в этом году сентябрь. Сыро. Тяжелая роса. Тяжелый, кажется – осязаемый, туман. Серый сумрак, еле-еле разбавленный зародившимся по ту сторону этой реальности рассветом… Все, что вблизи, на переднем плане – будто легкий набросок гениального художника, у которого под руками оказалось совсем немного буро-зеленой акварели, и он широкими мазками на сыром листе туманного полумрака набросал этюд – будущий шедевр «Сентябрьское утро». Но уже то, что на расстоянии заброса самой маленькой блесны из рыбацкой коробки Захарыча – тайна… Восходу вот-вот быть, подходит время рыбацкой молитвы.

620236_main.jpg

Внизу – речушка, утопающая в набрякшем от осенней влаги, уже помрачневшем убранстве. В любое время года речка напоминает шуструю, шаловливую девчоночку. Тоненькую, стройную, смущающую невинной своей чистотой. Каждый раз, приезжая к ней на рассвет, Захарыч некоторое время чувствует какую-то неловкость от своей неуместности здесь и сейчас: «Я восхищен тобой… Я понимаю, что я, скорее всего, тут – лишний. И без меня хорошо этим соснам, ольхе в кружевах хмеля и зарослях отцветшего кипрея и валерианы; этому обрывистому песчаному берегу с шустрыми ящерицами в оголенных сосновых корнях, согретых поздно взошедшим солнцем; перекату невдалеке; всплеску ельца под нависшей над водой вербой; берегу, заблудившемуся в траве узкой поймы и потерявшему свои очертания… Ты не отвергай меня, будь снисходительна! Ведь мне без тебя будет плохо… Нет, моя жизнь не потеряет смысла, но радости в ней станет заметно меньше. Я буду внимателен и бережен, я всегда буду помнить, что нарушить твою гармонию – грех!»

С малой надеждой Захарыч поспешает к «секретному» коряжнику – сразу за перекатом – с тиховодком под ольхой. Летом здесь удавалось выманить одного-двух голавликов «на плюх». Над коряжником крутой берег, упирающийся в куст ольхи у самой воды – за этим кустом удобно прятаться. Справа-слева невозможно подобраться к коряжнику незамеченным, поэтому обычно к краю обрыва Захарыч традиционно подползает на четвереньках, в одной руке держа на весу рукояткой вперед «готовый к бою» спиннинг, и в конце этапа на «пятой точке» тихонько спускается за куст. Со стороны все это выглядит весьма забавно, учитывая немолодой возраст Захарыча. Потом он еще пяток минут стоит – на всякий случай – скрючившись-спрятавшись, высматривает точку для правильного первого «плюха». Принципиально! Попадаешь удачно – реальный шанс, что поведется лобастый с первой подачи. С каждым новым «плюхом» шансы на поимку уходят – как песок сквозь пальцы. Если «плюхнул» 3-5 раз, а поклевки не было, но были выходы рыбы на приманку, Захарыч выжидает минут 10-15, затихарившись, будто обдумывает новую стратегию, потом пробует новую серию…

rybalka_na_angare_lovlja_hariusa_i_lenka.jpg


Ну, вот и коряжник, Захарыч спускается-скользит по жухлому ковру травы и нечастых еще опавших листьев, прячется за редкий куст, пытается высмотреть кого-нибудь. Ага, вон две пары черных рисок в прогале между стволами топляка – окантовка хвостовых плавников голавлей. Но это – детвора. А вот и «ОГО»! Лобастый за полметра в длину вышел из под корча хвостом вперед по течению – и через несколько мгновений снова, не спеша, подался в коряжник на старое место. «На кого позаримся? На мелких – шансов больше. На «ОГО!»?.. А не переоцениваешь ли ты себя в таких-то условиях? Да и заметил он тебя, скорее всего. Ладно, делаем так: «плюх» между «лежкой» «ОГО!» и мелочью. А там…». «Плюх» – реакция у обоих мелких, но один из них сразу возвращается в коряжник. Второй догонят «кренк», но не бьет, а резко разворачивается и уходит вниз по течению. Воблерок проходит мимо засады «ОГО!» и... ни-ко-го, глухо. Чего ж ты погнался, но не ударил? Плюх, плюх, плюх – все бестолку. «Ай! Пойду дальше» – мысленно махнул рукой Захарыч.

Впереди прямой глубокий (течение притихло) прогон мет­ров 15, на противоположном берегу упирающийся краем в наклоненный к воде куст. «Может, щучка или окушок?» Попробовал мелкой блесной-вертушкой, но с первой подачи малость «мыльнул» – блесна легла далековато от намеченной точки, почти на самый быстряк. «Значит, мимо». Со второго раза попал. Видно, как работает блесна, погружаясь на натянутом шнуре в прозрачную осеннюю воду под куст. В какое-то мгновение, не дойдя до дна, пропала блесна-толчок – легкая подсечка. Абсолютно приятная для ультралегкого спиннинга рыбеха рванула к себе, потом по дуге на течение, потом – под берег к Захарычу… Адреналин накрыл рыбака от колен и до самой макушки, отозвавшись окрыляющим легким головокружением и приятной дрожью даже в сердце… Не спеша, без суеты – которая она из тысяч пойманных? – подвел к ногам щучку, чтобы принять рукой. Но щучка, придя в себя в этот момент, выскакивает из воды, трясет головой «Н-е-е-т!» (традиционный фокус), падает в воду!…

– Ах, вот Вы как! Вот Вы, леди, какая!..
– Какая есть! – щучка, секунду постояв у берега, по-английски уходит в глубину.
– До новой встречи, мисс!

Скорее для порядка посетовав о сходе рыбы – сколько их еще будет! – Захарыч продолжил пробираться берегом, высматривая очередное место для заброса.

…Еще издали присмотрел Захарыч шикарный куст, нависший до половины реки, очевидно, над русловой ямкой, обозначившей себя потерявшимся течением. «Туда бы воблерок сплавить…» Берег в месте, откуда предполагалось забрасывать, крутоват и пустоват: деревьев нет, только кудлатый полегший травостой по пояс. Подкрался, скрючившись, встал на колени. Видимость сквозь поверхность воды даже в «полярики» – не ахти из-за острого угла. Но все же видно, что дно в водорослях, свободной воды над травой – сантиметров 20-30. Немного ниже по течению водоросли колышущимся козырьком обрываются в темень. Условия не из простых, но задача для Захарыча – плевая: заброс подходящей «вертушки» слегка вверх по течению, с расчетом «занырнуть» ее к средине проводки под козырек водорослей. 

С первого раза не получилось, не рассчитал: сильное течение над травой внесло свои коррективы и блесну не удалось «затолкать» туда, куда задумал. Но к неудачно проходящей блесне, как черт из табакерки, из травы поднялся-выскочил растопырившийся окунь – и снова юркнул в траву. «Ага, браток, судя по настрою, выскакивал ты не просто из любопытства». Соображая, что более узкую блесну под «козырек» загнать будет проще, следующую проводку Захарыч сделал именно с ней. «Занырнула», куда надо. Тычок! Есть. Потом еще три окунька в течение 10-15 минут.

 После решил-таки попробовать обловить «подкустное» место. Сначала была мысль попытаться блесной, но не рискнул: ветки низко, заброс слева направо, далековато… Короче, пустил воблерок-«кренк» в сплав. Потом еще несколько раз. Потом попробовал другую расцветку… Ни-че-го… А место-то красивое, правильное! Чуть ли не на пузе подобрался Захарыч поближе. «Плюх» сверху воблерком, «плюх» снизу – в ответ. Уклейка забагрилась – любопытство подвело бедолагу. «Немножко нашумел с ней, голавлик, если и был, затихарился, наверно. Э-эх!». И все-таки выудил под этим кустом из-под самого берега двух окушков на блесну. Но ведь не за ними приехал Захарыч!

Медленно волочась по воде против течения, рыболов изредка выхватывал то единичных окуньков, то небольшую щучку-«ножика», пока впереди не показалась емкая излучина с корчем. «На берег выходить, чтоб подкрасться, поздно – распугаю». Стараясь не шуршать по водорослям, осторожно бредет Захарыч «на расстояние выстрела». Один «плюх» воблерком, второй, третий… Все мимо. Не хочет лобастый есть! «Видать, не мой сегодня день» – грустное предположение почти перешло в уверенность. 

Впереди перекатик. Пробирается Захарыч по пояс в воде, пуляет то блесну, то воблер – то перед собой, то наискосок. Мельком глазеет по сторонам. Солнце поднялось уже высоко и, хоть сентябрьское оно и просеянное поредевшей листвой на зайчики, но приятно греет спину через прорезиненный комбинезон. Видимость перед собой – будто и нет воды: под берегом прошустрила стайка ельцов, к ногам на муть то и дело собираются маленькими привидениями пескари. Уклейка пробует на зуб все, что проплывает по поверхности… 

Открылся, в общем, Захарыч – и на очередном забросе пропустил обод­ряющий джеб с дальней дистанции: поклевка у голавля – что удар боксера! Но выдержал, «на автомате» подсек, на пару с фрикционом отбил стартовую серию. «Полторашка – не меньше!» – долей секунды промелькнула мысль… И в ближнем бою Захарыч его пере­играл и тешил уже свое тщеславие мыслью о предстоящем великодушном своем согласии на реванш, но… У соперника оказалась своя точка зрения на ситуацию – и менее, чем ничейный исход, его, оказывается, не устраивал. Последний акцентированный «хук» у самых ног Захарыча – и с уплывающей в глубину черной каймою хвоста бой окончен… 

«Ну, не беда – все равно поступить с таким соперником, как с едой, было бы гаденько с моей стороны, – подумал рыбак. – Тем более что на ужин уже есть более вкусная рыба... А удовольствия он мне сполна отмерил – чего ж еще хотеть!»

Рыбалка окончена. К машине идти минут 30-40. Сложив спиннинг, побрел Захарыч где берегом речки, где, срезая, напрямую по лесу. Повстречался с грушей-дичкой, вспомнил май и его роскошный свадебный наряд. А сейчас… Наклонился, чтобы подобрать несколько плодов – кисло-сладких и вяжущих, но ароматных!.. Детство вспомнилось: по дороге в школу стояла такая же груша с такими же терпкими плодами… 

Впереди сквозь редкий подлесок соснового бора просматривалась луговая поляна – одно из мест, куда Захарыча всегда тянуло. Поляна живописнейшая. Она, обрамленная с юга песчаной подковой бережка излучины речки, а с севера  сосновым косогором, расположена так, что к полудню, когда утренняя рыбалка заканчивалась, деревья уже не мешали солнцу освещать-согревать ее. Да и в ненастную погоду она была уютной: закрыта от ветров. С одной стороны ее закрывал лес, с другой – противоположный крутой берег, поросший ольхой. К сожалению, почти к самой поляне вела проселочная дорога, по которой на это красивейшее место случалось, заезжали компании «подальше от глаз». Захарыч всегда заходил на поляну, если рыбачил рядом, чтобы изобразить пару проводок или просто посидеть на берегу да, уходя, прибраться за теми, кто произошел от обезьяны – не человекообразной.Вроде как и нет в этой поляне ничего особенного – много таких на извилистых речках-невеличках. Однако ж – память… «Вон на том перекатике, перед излучиной, помнишь, в каком это году, как голавлик лупил на кузнечика?! А на самой излучине, под противоположным берегом, в ямке, по весне, помнишь, как на плотву нарвался? А на выходе из излучины, на песчаном быстряке, в конце августа года три назад – елец – не забыл? Нет, не забыл… Вообще, сильная штука – человеческая память. Время из года в год меняет облик речки. Вон разрушило старую водяную мельницу. Незаметно выгребло песок из-под корней старой сосны на крутом берегу – вот-вот сбросит ее в реку. Искорежило и загнало в землю по самые окна дом старого хутора, где когда-то в согласии с природой счастливо жили люди, которым не было дела до курсов мировых валют, цен на нефть, «мирного» атома, который вскоре расположится по соседству…» 

Захарыч задумчиво рассматривал свое отражение в тиховодке: изрядно поседевшая и поредевшая шевелюра, лицо с уже заметными даже в речном отражении морщинами… Все пожирает всесильное время. И лишь одно не в его власти – то, что охраняет память: и первый карасик, пойманный в деревенском пруду на крючок, который сделал отец из «отпущенной» на огне швейной иголки вместо заводского, оборванного обо что-то на дне при первых забросах… Пацаны, с которыми дружили в детстве… Армия, подарившая двоих друзей, которые четвертый десяток лет – мои братья по жизни… Первая наша ночь с любимой – будущей женой… Рождение детей… Все, что  дорого, бережно охраняет от всеразрушающего времени моя память. Это – мое сокровище. 

И с тем же усердием хранит она горькие картинки: те, которые, не смотря на прошедшие годы, вызывают чувство стыда за себя, растаптывают… Лучше бы их не было в моей жизни! Нет уж, что было, то было. Это все – мое… Пожизненное наказание. Согласился бы я прожить жизнь заново?

Сами собою текли мысли, тихо бежали воды речки-невелички…

«М-да… А всего и делов-то было: присесть на песчаный бережок излучины и задержать взгляд на торопливом течении этой речушки… Душеполезные посиделки получились, однако. Накатило… И за это спасибо, милая речушка-девчоночка. И за рыбалку». 

Захарыч неспеша пошел дальше. Свернув с береговой тропинки в лес, остановился, положил у ног мешок с собранным на поляне мусором и зачехленную снасть; обернулся к реке и снял кепку, рукавом вытер со лба пот. Закрыл глаза и подставил лицо солнцу, подернутому дымкой, на несколько секунд замер: «Хорошо! Спасибо Создателю за этот день! Спасибо, Лоша, за время, проведенное со мной. До скорой встречи, красавица!» 

Накинув кепку, Захарыч подхватил мешок, снасть и снова тронулся в путь. Под ногами невнятно шептали первые мертвые листья, будто напоминая о чем-то. Может, об этом? 
В прошлом сентябре как-то подошел Захарыч к соседу Гене (у Гены все было, только нужно было найти), чтобы попросить «трубный» ключ. Пока рылись у него в гараже, на глаза попалась круглая жестяная коробка, изрядно поржавевшая и затертая, но с еще узнаваемым светло-синим узором на крышке. В конце 60-х – начале 70-х, помнится, в таких коробках продавалась халва (наверняка, еще многие помнят, что у нее был за вкус!!!), а позже в таких же коробках продавались леденцы. После опустошения эти коробки не выбрасывались – им  находилось применение… Школа, переменка. Ученицы, расчертив щепкой утоптанную тропинку в школьном парке, играют с этой коробкой в классики… Первые числа августа, отец перебирает эти коробки, важно вытаскивая их из запретного сундучка: скоро открытие охоты на уток, а в коробках – дробь… Раннее июньское утро, мать проснулась доить корову, следом и он, тогда еще просто Санька – в такой же жестяной банке у него накопанные с вечера черви. В резиновых сапогах не по размеру и выцветшем синем трико «коленки пузырями» узкой росной межой огородов он спешит на пруд… Улов? Улова Захарыч не помнит. Но помнит – будто вчера было! – восторг от июньского рассвета, золкую россыпь искрящейся росы, вымочившей его по пояс, смесь запахов цветущего шиповника и краюхи черного хлеба, взятой на прикормку и наполовину съеденной самим по дороге на пруд…

А на следующий день, пока он был на рыбалке, Гены не стало. Жестокий недуг, съедавший заживо последние шесть с половиной лет, ничуть не поменял его добродушный характер и терпимость к окружающим... Алешка, младшенький Захарыча, хоть и не маленький уже, украдкой плакал – дядя Гена был его лучшим другом сызмальства. 
Захарыч сожалел о многом: и что лишний раз не посидел с Геной по-мужски в заросшей девичьим виноградом беседке, не поговорил «за жисть» и что не всегда видел, когда Гене нужна была помощь, и… Только теперь подумалось, что прожили с соседом бок о бок полтора десятка лет – и ни разу даже тени неприязни между ними не промелькнуло. «Всех бы родственников таких, каким был мой сосед», – прерывисто вздохнул Захарыч.

С того времени прошел год...




Сергей Отшельник



Текст: Главный администратор